|
Уехала дочь...
Под навесом нашлась скамейка. На удивление сухая и, казалось, даже теплая. Было видно, что на ней еще совсем недавно кто-то сидел или лежал, прикрывая телом от сердитого влажного ветра, несущего редкие капельки дождя и пузырьки пены, сорванные с гребней волн, а теперь встал и тихо удалился, оставив Павлу возможность поразмышлять в одиночестве.
Весна была на носу, еще несколько дней назад он находил множество тому доказательств, но сегодня все откатилось назад, и опять буйствовала зима. А может, даже и не было особого разгула стихии, обычная слякоть, просто мерзко было на душе. И все было к месту. И эти мокрые брызги на лице, и слезящиеся от ветра глаза. И необходимость прятать подбородок в воротник куртки. И, вызванное непогодой, безлюдье перед глазами. Пусто было в доме, пусто на душе. Потому что вчера уехала дочь. И он прекрасно понимал, что вряд ли когда-нибудь еще увидит ее. То, сохранившееся с далекого детства сентиментальное чувство к родителю, приведшее ее сюда, не укрепилось при встрече, а тихо и мирно умерло, оставив место лишь легкому раздражению. И Павел это почувствовал. Как почувствовал и то, что теперь гораздо больше, чем раньше, будет скучать без нее.
...Последняя спокойная встреча с женой был за столиком ресторана в Пятигорске. Она не захотела есть, хотя не отказалась от бокала вина, и терпеливо смотрела по сторонам, пока он, утолял голод, накопившийся со вчерашнего полудня. А когда он насытился и, подобрев, откинулся на спинку стула с бокалом в руке, так же равнодушно перевела взор на него. Он не видел ее почти четыре года. С тех самых пор, когда над теплым и любимым городом появились первые тучи, и он, всей кожей ощущая надвигающуюся опасность, отправил жену, ее родителей и дочь сюда, к родне тестя, на Кавминводы. Посадил на поезд, услышал, что они благополучно добрались, и постарался выкинуть из головы. Без усилий пережил исчезновение жены, мучительно воспринимал отсутствие дочери. Хотя и ранее не мог уделять ей много внимания, весь погруженный в дела своего уверенно набирающего силу кооператива. Но печально воспринял эту данность, увидев в этом единственно возможное развитие нынешней непростой ситуации. Да и сейчас, приехав чтобы уладить последние формальности - развестись и подписать дочери разрешение на выезд за границу, страшно огорчился, узнав, что дочь не хочет видеть его. Но счел невозможным настаивать на встрече и пытаться разъяснить свое, весьма противоречивое поведение.
Жена не постарела, перейдя тридцатилетний рубеж. Не прибавилось седых волос (хотя кто ее знает, современное парикмахерское искусство...), фигура сохранила все ту же стройность, которая когда-то так влекла его, и глаза были все такими же. Может, чуть отяжелела сидетельная часть, но она у нее всегда была весомой, недаром же он звал ее Шикарнозада Суреновна в их золотые времена.
-Ты так не надумал уезжать?, - спросила она.
-Нет, - прихлебывая вино, благодушно ответил он. - Дело крутится. А если, вдруг, совсем прижмет - на всякий случай вызов лежит в кармане. Мы ж с тобой дети разных народов, поэтому - "тебе на Запад, а мне на Восток", - дурашливо пропел он.
Она поморщилась. Никогда не любила эти разговоры. А особенно они стали ее раздражать сейчас, когда вся огромная страна стала расползаться на лоскутки, и каждый начал кричать о своей единственности и обиженности Советской властью.
-Никого не нашла? - переключая разговор, и продолжая осматривать и оценивать ее, поинтересовался он.
Ни в тоне, ни в атмосфере фразы не чувствовалось намерение обидеть. Простое любопытство хорошего друга. Она, прочувствовав все это, так же спокойно качнула головой.
-Ты ж знаешь мои требования к мужчине. А те, по крайней мере, с кем довелось тут общаться, может и неплохие люди, но ужасающий примитив.
Он прекрасно знал, что ей надо видеть в мужчине. В ней очень глубоко сидели представления, навеянные шестидесятниками. Умный, интеллигентный собеседник, верный друг и увлеченный своим делом интеллектуал - вот ее идеал. И долгое время он соответствовал этому. Но, когда в стране появился новый и либеральный руководитель, вместо того, чтобы расчищать локтями себе место в науке, повышать свой интеллектуальный уровень, или, в крайнем случае, заняться судьбами Отечества и броситься на разоблачение всех и вся, он стал потихоньку протискиваться в области, где мало говорили о книгах, но их выпускали. Где картину дилетантски рассматривали, прикидывая, подойдет ли она в качестве рисунка на полиэтиленовый пакетик или аляповатый коврик, а в фильмы оценивали с точки зрения того, насколько их можно растиражировать на кассетах.
Именно тогда они и начали отдаляться друг от друга. Она не протестовала против появления в доме новых дорогих вещей, но стала недовольно морщиться, когда на встречах с друзьями (а в начале еще было у него на это время), он оказывался не в курсе очередной обсуждаемой новинки. С удовольствием брала в руки шикарно изданные альбомы, но недовольно выслушивала горделивые рассказы о том, с какими сложностями он их добыл. И они отошли друг от друга, грустно понимая, что что-то оборвалось внутри них, и даже не делали попыток склеить разваливающиеся отношения. Хотя, до поры до времени, изредка, в охотку набрасывались друг на друга, но, разомкнув объятия, в постинтимной расслабленности, понимали, что с каждым разом это становится всё преснее и скучнее. И как-то само собой получилось, что скоро у него стало не доставать на нее сил, а у нее на него желания.
Они существовали в двух параллельных мирах. Она - в мире вновь открываемых имен писателей и художников, разоблачительных статей о прошлом и настоящем, а он - в мире в котором начинали крутиться деньги, очень большие деньги.
Дочь не поняла их состоявшегося разрыва. Она просто видела, что отец очень занят, скучала по нему, а когда он их отправил, оторвав от привычного окружения друзей и атмосферы родного дома, обиделась на него. Решив, что он бросил их с мамой. А как было объяснить ребенку ощущение опасности, носившееся в воздухе? Лишь много позже, уже за океаном, повзрослев, она попыталась вытянуть из матери все подробности их отъезда и натолкнулась на стену молчания. Мать просто не хотела обсуждать эту тему, и только неожиданно теплые слова деда помогли ей увидеть ситуацию в более правильном свете. Из редких отцовских писем и по тому, что прекратились почти регулярные денежные приветы от него, она узнала, что наступили тяжелые времена, и он вынужден был переехать в другую страну, к другому, не менее теплому морю. Перебирая старые фотографии и вспоминая детство, она чувствовала, что должна увидеть его своими глазами, поговорить и понять, что же произошло тогда. Бросил ли он их, как намекала мать, или сохранил жизнь, как обмолвился дед.
...Павел сидел, подставив лицо мокрому ветру, и наблюдал настойчивость волн, штурмующих бетонные плиты набережной. Они рвались вперед и вперед. Наиболее удачливая вырывалась, полная надежд свернуть серый кусок бетона, ударяла об него, и рассыпались в брызги. За ней стремилась следующая. Их было много, но все они были одиноки. Как и он.
За долгие годы он привык к одиночеству. Оно началось давно. Наверное, тогда, когда обозначился разрыв с женой. Их отъезд, сначала в близкие и знакомые края, а потом и перелет за океан, не сильно изменил его жизнь. Он был полон энергии, планов и веры в свою удачу. В опустевшем доме он почти не бывал, занятый строительством, как он тогда думал, дела своей жизни. Бесконечные поездки, поиски партнеров, застолья с нужными людьми. Это была ЖИЗНЬ. Яркая, рвущая рутину, с легким оттенком авантюры и звенящим в нем ощущением своей значительности. Он даже перекроил свою квартиру, чтобы ничего не напоминало ему о прошлом. Мелькали женщины, молодые, привлекательные, касались его ухоженными пальчиками и пестуемыми телами, никак не задевая душу. Засыпали на его плече в гостиницах, иногда в переоборудованном доме, но никогда не оставляли желания задержать их возле себя. А их ловушки и силки он слишком хорошо знал, чтобы попасться в них.
В кружении планов и дел он все реже вспоминал дочь, и еще реже жену. Да и то, только в связи с дочерью. Лишь выкинутый из своего непрерывного кружения волей обстоятельств и людей, и перебравшийся в далекие края, в пустоте неприкаянности, он подумал о них. Прочувствовал, как тяжело им было жить и вживаться в новые условия. И был рад, что смог помочь им немного тогда, хотя бы своими деньгами. Даже хмуро порадовался тому, что в то время, когда он оказался не в состоянии их больше поддерживать, они уже уверенно стояли на ногах.
От всей его прежней жизни, сейчас остались у него неважная квартирка в маленьком прибрежном городке, предусмотрительно купленная в хорошие времена, и хилый счет в банке. А в нынешней была только скучная работа ночного сторожа.
Ни на что другое он претендовать не мог, потому что выяснилась его неспособность к языкам. А безъязыкий, и немного растерявшийся от новых реалий, в которых у него не оказалось ни нужных связей, ни необходимых знакомств, он так и не сумел проявить свой, как ему когда-то казалось, незаурядный талант бизнесмена. И в рокировке этих жизненных обстоятельств, он вдруг обнаружил, что самые светлые воспоминания его жизни связаны с дочерью. Он вспоминал ее смешные слова, игрушки, которые покупал для нее, велосипед, на котором безуспешно старался научить ее ездить. А потом в его воспоминания наплывала темнота. Как раз с того времени, когда он ушел к деньгам, большим деньгами, огромной куче денег, манившей его.
И там уже вспоминалось совсем другое. Там не было места ее косичкам, а лишь ухоженным прическам, не пахли ваксой свеженачищенные ботиночки, а благоухали дорогим парфюмом сановные дамы, и радостный беспричинный детский хохот был задавлен лебезящим подхихикиванием.
...Она приехала. Сразу же, по приезду, шокировав своей похожестью на мать и тем, что, не смотря на то, что он видел много ее нынешних фотографий, совсем не походила на девчушку, которую он лелеял в своем сознании. Перед ним стояла красивая, уверенная в себе женщина, из породы хозяев жизни, которых так много он навидался тут. И он увидел себя ее глазами - стареющий неудачник, суетливый от чувства вины перед ней, пытающийся протянуть через пропасть лет и обид тоненькую ниточку уже ненужной ей любви. Побоялся обнять, внутренне скукожившись и застеснявшись, а просто неуверенно протянул букет цветов и стремительно заговорил, расписывая ей ту напряженную экскурсионную программу, которую он ей организовал. А все, что он долгие годы копил в себе, все то, что он хотел ей сказать, стыдливо спряталось, привычно затаившись в глубинах души. И состоялась встреча посторонних людей. Ощущение неловкости не прошло и в дальнейшем, в течение той недели, что она была у него. Он, чуть обвыкнув, тянулся к ней, но, натыкаясь на гордый поворот головы и уверенную стать, каждый раз всё ярче и яснее ощущал собственную неполноценность. Он и хотел ее видеть, и стеснялся того чувства неловкости, которое он должен был вызывать у нее, красивой и победительной. И он физически ощутил то чувство облегчения, охватившее ее, когда, помахав отцу рукой, она ушла в недостижимые для него просторы аэропорта. Она уходила, не оборачиваясь, а он стоял, вцепившись в поручни, и глотал слезы, стыдясь того, что не в состоянии остановить их. Там плакали многие, и поэтому он не очень выделялся в толпе, но когда он сел в автобус, прятать слезы уже стало труднее, и поэтому он всю дорогу просидел лицом к окну.
За окном разноцветились машины, виллы сменялись многоэтажками, а он видел совсем другое. Дочь, в белом подвенечном платье на свадьбе, на которую его не пригласят. Громкое застолье, посвященное рождению внука, которого он никогда не сумеет обнять. И ласковые слова дочери, обращенные к нему, которые он никогда не услышит, потому что, наверное, не заслужил.
Но все это было вчера. Сегодня он уже несколько оправился и уже спокойнее перебирал свои недавние воспоминания, смакуя немногие проявления внимания и приязни дочери к нему и старательно забывая непонятые им ее взгляды и интонации. Возвращалась одинокая, привычная жизнь, и к ней надо было по-новому привыкать.
…Между скамейкой и шумными, пенистыми волнами, отвлекая на себя внимание, проехала маленькая яркая машинка с антенной. Она радостно мигала огоньками, подвывала сиреной и стремительно прыгала по мокрому асфальту, иногда ловко форсируя лужи. Потом она как-то неудачно повернулась и ударилась о ноги Павла. Отскочила, перевернулась и зажужжала. Мальчуган в цветастой, мокрой от дождя курточке подбежал и подхватил ее.
-Убежала? - деловито спросил Павел.
Мальчуган радостно кивнул головой и улыбнулся. Вместо переднего зуба была дырка.
-Это она тебе зуб выбила? - строго сведя брови, поинтересовался Павел.
-Нет, это в ган еладим... эээ... в детский сад упал, - снова заулыбался мальчуган.
-А почему ты с ней гуляешь в дождь? Не боишься, что испортится?
Мальчишка вновь расцвел беззубой улыбкой. Он перевернул машину и показал.
-Видишь? Тут написано - для всякий погода. Даже дождь.
Павел, естественно, ничего не понял из написанного, но, чтобы не уронить своего достоинства, солидно покивал головой. Подошла мама мальчика. Женщина с грустными глазами и таким усталым лицом, что оно, казалось, бессильно обвисло на глазах. Он узнал ее. Они часто гуляли здесь вдвоем с сыном. Нейтрально кивнула головой, но, услышав, как Павел с мальчуганом весело спорят, пройдет ли машина через "этот большую лужу" или нет, чуть улыбнулась. Павел сдвинулся в сторону, переместившись на чуть повлажневшее место, и показал женщине на теплый и сухой кусочек скамейки, где до этого сидел сам.
-Садитесь. Там сухо и почти тепло.
Женщина, поколебавшись, села. Неясным, усталым уютом повеяло от нее. Может движение, которым она засунула замерзшие ладошки в рукава куртки, как бы спрятав их в муфту, может, еле уловимый запах духов принес это ощущение, но у Павла потеплело на душе. Мальчишка, увидев на скамейке мать, совсем осмелел и предложил Павлу:
-Хочешь, научу, как ездить машина?
Павел кивнул. Мальчишка доверчиво втиснулся меж его коленей, вручил Павлу дистанционный пульт управления своим самобеглым сокровищем и начал учить. Руки, чтобы добраться до пульта, невольно обняли маленькое тело, ноги узнаваемо согрелись его теплом, и вмиг нахлынувшее, давно забытое ощущение близости к ребенку окатило душу счастьем. Павел покосился на мать. В ее глазах плескалось недоумение, смущение и тайная надежда, возникшая неизвестно откуда...
(с) klavesin
_________________
Это звёзды падают с неба
Окурками с верхних этажей.
|
Вход
FAQ
Поиск
